[icon]http://sg.uploads.ru/Xgeqh.jpg[/icon][nick]Jean Grimes[/nick][charinfo]<b>Джин Граймс</b><div>26 лет, ретро-дива, владелица клуба</div>[/charinfo][status]Papillon[/status][sign] [/sign]
Джин приходится зажимать себе рот - она дышит так громко, что непременно выдаст себя, а тем, кто только что стрелял, ей почему-то совсем не хочется попадаться. Джин всегда любили совсем не за ум, но что-то ей подсказывает, что вряд ли это агенты Орифлейм.

Хотя до сегодняшнего дня, даже до каких-то нескольких минут назад - или десятков минут? Джин определенно потеряла счет времени, а за занавеской оно и вовсе замедлилось так, что отсчитывается только нервно-истеричными ударами сердца - Джин полагала себя весьма умной женщиной. У нее все было хорошо. Она была замужем за сорокалетним чернокожим Граймсом, который был готов оплатить ей любую прихоть, пока она исправно отсасывала ему каждое утро и добросовестно симулировала бурный оргазм каждую ночь. У нее был роман с двадцатилетним стриптизером, с которым этот оргазм симулировать не приходилось. У нее был собственный клуб, в котором она отрывалась каждый вечер, чувствуя себя куда моложе своих двадцати шести. У нее были туфли от Christian Louboutin, любимая сумка от Gucci и третий размер груди. Зеркало охотно уверяло в том, что на коже ни морщинки и красится Джин исключительно искусства ради, а вовсе не для того, чтобы скрыть какие-то изъяны. У Джин не было ни единого изъяна. Даже лак, еще не высохший на ногтях, был безупречен.
Когда раздается первый выстрел, Джин мечтает о том, как стребует с мужа цену своих "не восстанавливающихся" нервов, и продолжает красить ногти. В конце-концов, внизу охрана.
Когда раздается второй выстрел, Джин прикидывает, что стребовать надо будет еще и за бессонницу и длительную головную боль на почве сильного испуга, и заранее репетирует испуганное выражение лица перед зеркалом.
Когда раздается третий выстрел, Джин понимает, что где-то в расчетах допустила ошибку.
Она мечется по комнате, достаточно соображая, чтобы понимать, что надо спрятаться, и совершенно недостаточно для того, чтобы понять, где ее не найдут. Джин даже подбегает к окну, в мгновенном безумном порыве выбраться из него, но быстро понимает, что во-первых, выбираться там некуда, во-вторых, шпилька сломается. Бояться за шпильку куда привычнее, чем за себя саму, поэтому Джин никуда не лезет и старательно убеждает саму себя, что кем бы не были эти стрелявшие, они ничего ей не сделают. Возьмут в заложницы, поорут немножечко... Вот только им совсем не хочется попадаться.
Она остается за занавеской. И крепко зажимает себе рот, чтобы они не услышали ее дыхание.

Это ни капельки не помогает.
Когда чей-то мужской голос зовет ее, Джин по-детски надеется, что это был блеф и мужик просто так орал, на испуг брал. Когда чья-то рука хватает за волосы и силой вытаскивает ее из-за занавески, приходится признать, что и в этих расчетах Джин малость ошиблась. Она вопит и хватается за чужое запястье, пытаясь освободить шевелюру, потому что вот так за волосы - это больно, а ее никто и никогда в жизни даже не ударил ни разу, какое там за волосы оттаскать.
Они очевидно знают ее мужа.
Джин думает, что когда все это закончится, лично оторвет этому ублюдку яйца за то, что так ее подставил. Восемь лет семейной жизни научили ее, что во всем и всегда виноват муж. В том, что в доме вооруженные мужчины, таскающие ее за волосы, он виноват особенно.
- Отпустите немедленно! - требует Джин, не теряя надежды на то, что даже самые распоследние хамы, врывающиеся в чужой дом, не будут ее обижать. В конце концов, у нее третий размер груди. И его хорошо видно в этом платье. Для Граймса это всегда было аргументом, как бы сильно он не злился.