Внешний вид: черный пуховик, серый свитер, штаны, кроссовки; серые перчатки. На указательном пальце правой руки — серебряное кольцо-розарий.
С собой: деньги-ключи-мобильник-проездной по карманам.

Ал надеялся, что новый дом для кота миссис Кинни не найдется раньше января. Учитывая, что поисками в основном занимался он, а у него перед Рождеством дел всегда было невпроворот, это было вполне возможно. Особенно если бы Ал умел делать что-то вполсилы. Только вот он не умел, уж точно не тогда, когда мог благодаря этому держать с Энди постоянный контакт рассказами о вариантах.
Подходящая семья нашлась еще под Рождество на одном из католических сайтов; да, у них была квартира, а не дом, да, жили они в другом районе, но они были очень приятными людьми — добрыми христианами средних лет, с двумя детьми и стабильной работой. Ал специально выкроил время с ними встретиться перед тем, как принимать окончательное решение. Вот состыковать всех в одной точке пространства раньше двадцать седьмого не получилось. Ал малодушно не отказался бы и от двадцать девятого, и от тридцать первого, еще лучше — не декабря, а января, но готов был удовольствоваться малым.
Кота договорились подвезти сразу в новый дом. Ал встречался с Энди там же, у входа. Добирался он на перекладных, поэтому приехал раньше и наворачивал перед подъездом круги, чтобы не мерзнуть.
Приближение Энди он сначала скорее почувствовал, чем заметил, а когда его увидел — просиял не хуже рождественской гирлянды.
— С Рождеством! Еще раз.
Он успел соскучиться. Переписываться они переписывались, но не виделись, если не считать рождественской мессы и колядок за пару-тройку дней до.
Традицию ходить по домам и петь рождественские гимны Ал обожал, несмотря на то, что она считалась языческой, и вместе с другими такими же любителями ходил столько, сколько себя помнил; в этом году то, что он застал Энди дома и смог для него спеть, стало для него лучшей наградой. Даже то, что он от избытка чувств поймал с Энди головокружение и чуть не рухнул из-за этого в снег, после чего был силком утащен другими певцами отпаиваться чаем, не сделало день хуже. Ал, в конце концов, теперь знал, что женится Энди по любви. Там ведь была и его невеста.
Невеста Ала не впечатлила. Он почему-то был уверен, что она или очень красива, или невероятно умна, или настолько добра и богата душой, что заслуживала его как никто. Если про ум он сказать ничего не мог, то особой доброты не почувствовал, а красоты не увидел вообще никакой.
Но если Энди был счастлив, Ал мог с этим смириться. Когда-нибудь. Что ему еще оставалось?
Пожав Энди руку — на этот раз без спецэффектов, потому что оба были в перчатках, — Ал присел на корточки напротив переноски. Кот миссис Кинни, до того сидевший как будто смирно, замяукал.
— Привет, Байрон. А у тебя совсем скоро будет новый дом. Ты рад? — улыбнулся Ал и выпрямился. Указал на здание за их спинами. — Нам туда.
Семья, которую он подыскал для кота миссис Кинни, жила на последнем этаже. Пока они поднимались, Ал болтал какую-то чепуху, не в силах себя заткнуть. Старался только, чтобы чепуха была по кошачьему делу, и вертел на второй фаланге указательного пальца серебряное кольцо-розарий. Напоминал себе: у Энди есть невеста. Он с ней счастлив. У них свадьба весной.
— Ну, момент истины. С Богом, — коротко улыбнулся он Энди, прежде чем нажать на кнопку звонка. Когда им открыли, Ал немедленно разулыбался снова, искренне, но совсем по-другому. — Счастливого Рождества, Найджел! Меня вы помните. Это Эндрю, а вот это — Байрон…
Семья действительно была замечательной. Выпущенный из переноски кот, правда, моментально спрятался под диван, но коты вечно так делали, да и дети не растерялись — побежали со смехом выманивать его вкусняшками. Найджел с супругой напоили данайцев, кота приносящих, чаем и обещали первое время держать их в курсе о судьбе Байрона. Сидевший рядом с Энди Ал с трудом сдерживал свое желание как бы случайно коснуться того рукой или коленом и больше молчал. Он был рад, что смог их отыскать, рад, что смог сделать последнее доброе дело и для покойной миссис Кинни, и для кота, и старался только не показывать, что ему самому от минуты к минуте становилось все тоскливее.
Закончилось все, как водится, слишком быстро. Найджел проводил их до площадки, пожал обоим руки на прощание — не успевший надеть перчатки Ал дернулся от прикосновения, как от неожиданной зубной боли, и после сразу спрятал руки в карманы, — еще раз поблагодарил за Байрона и был таков.
— Вроде как хорошо прошло, да? — спросил Ал. Смотрел он куда угодно, только не на Энди.

— Кошки — они такие, — улыбнулся Ал. Ему и самому всегда было грустно отдавать подобранных животных. Пару раз он даже пытался прятать их у себя. Был раскрыт и наказан, конечно.
Но без Байрона уже скучал и он, хотя до сегодняшнего дня и видел кота только на фотографиях. Теперь не о чем будет строчить Энди бесчисленные СМСки. Можно будет не вздрагивать от сигнала входящих и не пытаться тихонько проверить телефон под партой посреди урока биологии.
Энди очень вовремя напомнил про существование Лоис. Ал выругал себя за грешные мысли. Что ни делается — к лучшему. Не будет больше искушения. Так?
Он мог бы поклясться, что в скрежете резко затормозившего лифта услышал: "Не так". Аккурат после того, как перестал пытаться потерять равновесие и свалиться прямиком на Энди.
Замечательно.
— Вроде не было никогда.
Шипение из динамика ничуть успокаивало. Нахмурившийся Ал полез в карман, чтобы выудить собственный телефон, и понадеялся на воскрешение динамика, потому что увиденное им на экране его не обрадовало.
Динамик не обрадовал тоже.
— Не позвонишь. — Он для наглядности продемонстрировал мобильник Энди: — У меня, например, сети нет. У тебя, наверное, тоже.
Запихнув телефон назад, Ал оперся спиной на противоположную от Энди стенку так, чтобы оставить между ними как можно большее расстояние, и принялся расстегивать пуховик. В кабине лифта было не холодно, а находиться внутри им, если не случится чуда, предстояло долго. Мало того, что суббота, так еще и многие уехали из города на длинные рождественские выходные. Остальные — наверняка гуляли, так что помощи они с Энди рисковали не дождаться, может, еще несколько часов.
Ал снова сдвинул кольцо-розарий на вторую фалангу указательного пальца и стал его крутить. Не для того, чтобы молиться, а чтобы сосредоточиться на своих эмоциях и абстрагироваться от чужих. Он все еще не хотел вторгаться в душу Энди без приглашения, пока был в состоянии этого не делать.
Что про это все думать, Ал не знал. Испытание воли и веры? Это было бы, может, даже логично… если бы они могли хоть до кого-то достучаться. Получавшийся же расклад был, на его взгляд, чересчур жестоким. Лифт был маленький и пассажирский, тесный; в нем Ал не смог бы никуда деться от Энди, даже если бы очень захотел, а он не хотел и ему все-таки было семнадцать, а не двадцать семь. Едва ли такое испытание было ему по силам.
Другое дело, что больше Алу предположить было нечего, а мысль про то, что он не справится, по-хорошему тоже была той еще крамолой. Господь не посылал человеку испытаний не по росту. Значит, Он считал Ала достаточно крепким, даже если сам Ал в это не верил.
Ал нашел на кольце крест, чуть огладил его большим пальцем другой руки, запрокинув голову, уставился в потолок и решил положиться на волю Его. Не прикасаться, не лезть в чужие чувства, по возможности даже не разговаривать — отвечать как-нибудь односложно или вообще кивать, самому не начинать, что-нибудь в этом духе. Тогда, может, и продержится.
Примерно тогда же Ал поймал себя на том, что ему нехорошо. В лифте быстро становилось душно, и эта духота давила в разы сильнее четырех стен и узкого пространства. Он неловко, всячески стараясь не зацепить Энди, вывернулся из пуховика. Чуть оттянул и без того широкую горловину свитера и пожалел, что снимать и его было бы чересчур, даром что у Ала под ним была еще белая майка. Сел на пол, подобрал ноги поближе.
Не помогло.
Надо было отвлечься. Ал медленно выдохнул и понял, что не разговаривать уже не получится.
— Энди. А ты уже спрашивал про кексы или капкейки? На свадьбу? — задал он первый пришедший в голову вопрос.
Заодно в очередной леденящий душу раз напомнил себе, что Энди — нормальный человек, с не впечатляющей, но любимой невестой и скорой свадьбой. Что надо держаться и свои греховные желания тоже держать в узде.

Да, Энди точно был нормальный человек, потому что заморачиваться не стал и снял толстовку. Ал бросил на него короткий взгляд и снова уставился в потолок, сглатывая. Попытался прочитать про себя "Отче наш", но застрял где-то на Царствии Его: бицепсы Энди и обтянутый футболкой торс никуда не хотели деваться с внутреннего взора. Тогда Ал представил себе отца — и вот от его осуждающего лица немного полегчало. Если бы еще духота не становилась невыносимой и Алу не начинало понемногу казаться, что он сейчас задохнется… Ему почти чудился запах гари, забивающий ноздри. Как в той церкви, откуда его спас Энди. Или в Аду.
Он все-таки стащил через голову свитер, скомкал его в руках, сделал еще парочку глубоких вдохов-выдохов в попытке успокоиться… И, вздрогнув от слов Энди, уставился на него. Глаза в глаза.
Второй бастион — не лезть в чужие чувства — рухнул с треском. Ал этому почти не удивился: когда ему было плохо, первым, что он терял, был контроль над его даром. С годами опыта становилось лучше, но не то чтобы намного. И сейчас это ему ничем не могло помочь.
Вдоль позвоночника Ала на секунду закололо от чужой грусти, на плечи легла тяжесть чужой же тоски; после хлынули и все остальные чувства — сильные, слабые, потаенные, отрицаемые. Он стиснул свой проклятый свитер так крепко, как только мог, почти до побелевших костяшек; выпустив его, схватился за голову, впился пальцами в волосы, провел руками от лба к затылку. И все это время не сводил ошалевшего взгляда с Энди.
Энди, который уткнулся в свой смартфон, чтобы не выдать себя.
Энди, который совершенно не хотел никакой свадьбы — и никакой Лоис, если на то пошло.
Энди, который был влюблен вовсе не в свою невесту.
Энди, который хотел того же, чего и Ал — и который говорил совершенно не то, что чувствовал.
Энди, который боялся собственных желаний настолько больше самого Ала, что от этого было почти дурно.
Хороший мальчик Ал захотел сказать по этому поводу одно очень бранное слово — и сказал бы, наверное, не будь он ошеломлен до потери дара речи. Духота в кабине как-то сама собой отошла на второй план.
Не смотревший на него Энди облизнул губы, и Ал со свистом втянул в рот воздух, а потом дрожащими пальцами содрал с себя кольцо-розарий. Содрал бы и болтавшийся под майкой крестик, если бы вспомнил про него в пылу момента.
Если Господь считал, что Ал в состоянии вынести испытание душевной болью человека, от одной мысли о котором у него учащалось биение сердца и просилась дурацкая улыбка на лицо, он готов был… Нет, не отречься — отречься он не смог бы ни за что в жизни, верить для него было как дышать. Но согрешить — тысячу раз да, даже зная, что потом ему не будет ни прощения, ни спасения, что бы он ни делал и как бы ни горячо ни молился, какой бы праведной жизнью после ни жил.
Он слишком устал, чтобы сопротивляться и дальше. Слишком устал чувствовать себя вечно виноватым за одни только помыслы. И слишком устал лгать.
— А с Лоис — выйдет? — Голос у Ала был хриплый от едва сдерживаемых эмоций, но говорил он тихо. Спрашивал.
Он сунул кольцо в карман пуховика, сдвинул их со свитером в сторону и встал. Скрестил руки на груди, глядя на Энди сверху вниз.
— С той Лоис, с которой ты собираешься связать всю свою дальнейшую жизнь, но которую любишь не так, как хотел бы? Что ты будешь с этим делать после свадьбы? Мучить себя? Заставлять? Закрывать глаза? — Ал замялся на секунду, но заставил себя закончить: — Меня представлять на ее месте?
Он знал, что бил очень больно, знал, что это жестоко, знал, что так нельзя, знал, что ему сейчас, наверное, прилетит кулаком по лицу. Но так, как собирался жить Энди, было нельзя совсем. То, что он считал якобы правильным, было не жизнью, а существованием. Даже Алу так над собой издеваться никогда не пришло бы в голову.

Ал не сводил с Энди взгляда, только руки в какой-то момент перестал скрещивать на груди. Последнее, чего он сейчас хотел — это отгораживаться. Наотгораживался уже. Хватит.
— Больше, чем ты думаешь.
Больше он не говорил ничего, только ждал и старался немного, совсем чуть-чуть, абстрагироваться, чтобы боль в груди притихла. Чтобы не было соблазна пригасить обращенный на него гнев, вмешаться в чужие чувства дальше знания о них. Он хотел одного конкретного решения, возможно, даже смог бы как-то на его принятие повлиять, но не мог себе позволить так сделать. За такое его не то что Господь не простил бы — он бы не простил сам себя. Никогда.
Энди должен был выбрать сам. Ал со своей стороны сделал почти все, что мог. Включая то, чего не должен был делать.
Он стоял и ждал, не шелохнувшись даже, когда Энди к нему шагнул. Не потому, что в тесном лифте отступать было некуда. Он постарался не шелохнуться бы, и если бы тот его ударил. Пускай бы делал что угодно, лишь бы только позволил себе чувствовать по-настоящему. Лишь бы только понял, что Ал пытается ему сказать — и лучше бы сам. Лишь бы…
Энди осекся, и Ал с облегчением почувствовал, как уходит резь в сердце, как чужой гнев превращается в удивление и в осознание. Он криво ухмыльнулся на какое-то мгновение и кивнул. Да, его это все еще как касалось. Ал бы не отказался еще и от того, чтобы его это все касалось еще ближе — и не только в переносном смысле.
Чужие эмоции превратились в окончательную какофонию смутных мыслеобразов и соматических ощущений; они накладывались на внутренний шторм самого Ала так сильно и причудливо, что выделить конкретное чувство и конкретное желание он был практически не в состоянии. Выловил только то, что про себя называл "бабочками в животе" — и не смог даже с точностью сказать, от его чувств это было или от Энди, только глаза чуть расширил в удивлении.
Любовь…
Ал не смог выстоять смирно, когда Энди шагнул еще плотнее и протянул руку — чуть отклонился назад, ткнулся лопатками в стену лифта, с какой-то глупой обреченностью подумал, что сейчас ему со всей этой непонятно чьей любовью все-таки прилетит тяжкими телесными. Легшие на шею пальцы Энди против его разгоряченной кожи показались чуть прохладными и одновременно — обжигающими, что адское пламя. Ал открыл было рот, чтобы что-то сказать, уловил оттенок намерения, соскользнул взглядом на губы Энди — невероятно красивые все-таки губы…
Которые мгновение спустя накрыли его собственные.
Моргнувший Ал замешкался еще на мгновение, прежде чем ответить на поцелуй со всей юношеской напористостью, которая в нем была, положить руку Энди на шею почти зеркальным жестом, притянуть к себе еще теснее.
И все, кроме них и их греха, перестало иметь для него значение.

Ал не торопился приводиться в порядочный вид, только смотрел на Энди из-под полуприкрытых век и пытался восстановить сбившееся напрочь дыхание. Ему было слишком хорошо, чтобы делать что-то еще. Да, поначалу было странно и неловко, ему — еще и немного больно, но он был с Энди, не в каком-нибудь сне, не в собственных фантазиях, а по-настоящему — и настолько безраздельно, насколько это было возможно. Сны и фантазии не шли с этим ни в какое сравнение. Он сомневался, что ему вообще хоть когда-либо было так же хорошо. Может быть, потому, что знал: не ему одному.
Взгляд Энди на себе Ал чувствовал буквально каждой клеточкой. Он не возражал. Только смутился, когда немного пришел в себя — и разом почувствовал себя глупо. Чего Энди, казалось бы, там не видел?
Натянув трусы и штаны, Ал неловко опустился на свои свитер с пуховиком: ноги его все еще не очень держали, а на мягком сидеть было поприятнее. Привалился спиной к стене, нашел свою майку и до нее дотянулся, но надевать пока не стал — оставил лежащей у ног. Запрокинул голову, прижимаясь к стене и затылком, потому что было удобнее смотреть на Энди.
Энди без футболки был настолько хорош собой, что у Ала заново перехватывало дыхание при каждом на него взгляде.
— На пятой нормальной встрече скорее, — смешливо сказал он, взъерошив себе и так взъерошенные волосы еще больше. — Четвертой даже: пожар вряд ли считается. А вот на кофе ты меня всего раз приглашал.
"И после того, что сейчас было, ты должен, как честный человек, оставить Лоис и на мне жениться", — почти пошутил он, но закусил губу и промолчал. Портить момент напоминанием о невзрачной невесте Энди — и вообще о том, что будет, когда они все-таки выйдут из этого лифта — совсем не хотелось. Себе-то испортил уже: одна мысль о ней — и легкого настроения как не бывало. Или, может, это потому, что и в Энди он чувствовал загоняемое поглубже смятение? Или из-за духоты, которая снова начала напоминать о себе?
Ал собрал волю в кулак, решив не поддаваться. Что ему духота, когда он уже сгорел? Что ему будущее, если от спасения с прощением он отказался сам? Он мог с тем же успехом понаслаждаться моментом чуть дольше: время для моральных терзаний потом найдется само. Зато он хотя бы будет жалеть о том, что сделать.
Проблема была в том, что когда он смотрел на Энди, он вовсе ни о чем не хотел жалеть. Не тогда, когда уголки его губ против его воли приподнимались в улыбке от одного взгляда.
— Может, сядешь? — предложил он, подвигаясь в самый угол кабины, чтобы Энди мог устроиться рядом и они могли посидеть плечом к плечу. С задумчивым смешком выдал: — Знаешь, это вот — самое безумное, что я вообще делал в своей жизни.

Плечом к плечу сидеть было здорово. Ал подвинулся ближе и теснее. Его все еще поражало, что прикосновения Энди не доставляют ему дискомфорта.
— Тот парняга? — Ал взглянул на Энди, прежде чем до него дошло, кого тот имел в виду. — О…
Он проглотил просившееся на язык "Боже", чувствуя, как краска приливает к щекам. Ненадолго спрятал лицо в ладонях. Вот тебе и на, пожалуйста: столько времени он надеялся, что Энди не заметил подмигиваний баристы, а Энди не только заметил, но и запомнил.
Это было чертовски, нет, прямо-таки дьявольски приятно. Ал смущенно улыбнулся, убрав руки от лица.
— Я был уверен, что ты ничего не видел. Я думал, я там очень… неправильно отреагировал. Гм. — Он на секунду ткнулся носом Энди в плечо и постарался побыстрее поменять тему: — Окей, сэндвичи так сэндвичи. А если постную выпечку? У меня она вкусно получается, честное слово.
Он подумал, что может собой гордиться, если не евший сахара Энди только при нем уплел что-то около трех штук. Остальные наверняка ушли не хуже. Если, конечно, Энди никто не помогал, но это было вряд ли. Не невзрачную же свою невесту он стал бы угощать? Это было бы логично, если бы он хотел ее убедить в том, что Ал сможет сделать им вкусностей на свадьбу…
Нет. Он обещал себе не думать обо всем этом, пока не окажется вне лифта, и он не будет. Точка.
— В церковь было по-другому, — покачал головой Ал, но в объяснения вдаваться не стал — вместо этого подался к обнявшему его за плечи Энди еще теснее. — Я не зарекаюсь, нет.
От упершейся в его бедро руки начинало хотеться на время закончить с разговорами. Судя по всему, не ему одному. Ал облизнул губы, не отводя от Энди взгляда…
Внезапный голос диспетчера заставил его вздрогнуть всем телом.
Ал, бросив взгляд на динамик, с решительным видом потянулся и поцеловал Энди сам коротким, немного отчаянным поцелуем, и только после этого поднялся на ноги — с неохотой, сквозившей в каждом движении.
— Эй, есть там кто? — повторил диспетчер.
— Есть! — отозвался Ал, говоря на всякий случай погромче. Глянул зачем-то на Энди. — Нас двое, мы застряли в лифте.
Диспетчер, к счастью, не стал спрашивать, почему они ответили не сразу, только стал дальше гавкать вопросы.
— Ехали куда? Лифт резко остановился?
— Вниз. Резко, да. Сначала просто скрежетал, потом заскрежетал и встал.
— Высылаю к вам ремонтников, ждите, — бросил хриплый диспетчер. Ал заикнулся было спросить, сколько, только динамик, покряхтев, снова на него умер. Он посмотрел недовольно, не очень способный сейчас на христианское смирение, почти потянулся нажать на кнопку вызова снова, но взял себя в руки и, взглянув на Энди, вздохнул.
— В общем, с сэндвичами я могу хоть завтра прийти, — сказал он. — Каникулы. Передай майку, пожалуйста?
Садиться назад Ал на всякий случай не рисковал: к нему постепенно начинал возвращаться здравый смысл, и он опасался, что они могут отвлечься и не заметить ремонтников. Это было бы не очень хорошо.