Аксель Йонссон не любил летать.
Точнее, может быть, полёты и пришлись бы ему по вкусу, если бы он имел возможность быть единственным пассажиром. А так приятного было мало: в самолётах всегда хватало людей, которые боятся летать, поэтому их страх преследовал Акселя, сплетаясь в его сознании в кошмарные образы. Из всех эмоций Ингвар больше всего не любил чужие страхи. Зачастую они были настолько сильны, что буквально отупляли его, не давая увидеть других эмоций. И рисовал он страхи реже всего, потому что эти картины получались настолько уродливыми и пугающими, что никто не мог смотреть на них без содрогания. Конечно, речь шла исключительно о настоящих страхах, скорее, даже фобиях. Обычные бытовые страхи так сильно на него не действовали.
Увы, в самолётах Акселю всегда «везло» именно на людей с довольно сильными фобиями. А когда одна и та же эмоция умножается во много раз… Что ж, эмпату приходилось нелегко. Постоянно ощущая чужие страхи в течение всего перелёта, Аксель сам начал испытывать непонятную жуть. Он сильно зажмуривался, больше всего на свете желая, чтобы эти образы исчезли из его головы.
И в то же время…
В то же время Аксель не хотел переставать видеть это. Это было глупо, но он чувствовал себя так, как люди при просмотре фильмов ужасов – и страшно, и оторваться нельзя. Правда, в какой-то момент, когда воздушная яма заставила затрепетать даже более спокойных пассажиров, у Акселя случилась практически настоящая паническая атака: сердце, казалось, готово было выскочить из груди, стало трудно дышать, и его охватил неудержимый страх смерти. Его сосед, завидев, что Ингвар задыхается, позвал стюардессу и, когда выяснилось, что никакой угрозы здоровью нет, его напоили какими-то успокоительными каплями, после которых он почувствовал себя лучше. Да и страх других несколько притупился, перестав так сильно давить ему на голову. Акселю было немного стыдно за то, что он единственный среди всех пассажиров так явно показал свою панику.
Не объяснишь же остальным, что он чувствовал не свой страх, а страх – скольких? – пяти, семи людей?
От капель он немножко одурел, вставил в уши наушники и весь остаток полёта то засыпал, то просыпался под звуки страшной мешанины музыки, находящейся у него в плеере. Порой он засыпал под виолончели «Апокалиптики», порой – просыпался под отрывок из какого-нибудь балета Чайковского… Или наоборот. Или мог подскочить из-за внезапно заигравшего саундтрека из нежно любимого мультфильма.
Что рейс закончен и самолёт приземлился, Аксель понял не сразу: сонное состояние вкупе с продолжающимся действием успокоительного не очень хорошо влияет на мыслительную деятельность. В какой-то момент он просто провалился в полубессознательное состояние, делая всё, от него необходимое, чисто на автомате. Когда состояние Ингвара стало более-менее приближаться к адекватному, он обнаружил себя уже с двумя чемоданами, по-прежнему с наушниками в ушах, летящей походкой пересекающего зал ожидания.
Что-то ему тут было нужно, только что…
Стоп.
Аксель остановился, как вкопанный. Точно! Его должен был встретить его двоюродный брат. Не пропустил ли он его где-то, погружённый в себя?
Йонссон оглянулся.
«Где я вообще?» - подумал он, нахмурившись.
В ответ ему очень вовремя заиграла «Симфония №9» Бетховена.
Аксель решительно двинулся вперёд, делая вид, будто бы он прекрасно знает, куда идёт. Музыка в его голове смешивалась с бесконечным разнообразием эмоций в аэропорту – радость от встречи, чья-то нервозность, раздражение, опять же, страх…
«Только бы он меня сам нашёл», - мысленно взмолился Аксель, уповая на то, что каким-нибудь магическим образом его двоюродный брат сам сообразит, где искать нерадивого родственничка в толпе.

Отредактировано Axel Johnsson (08.05.2015 19:30:55)

Внезапно схваченный за рукав Аксель круто развернулся и с чуть недопонимающим выражением лица уставился на остановившего его человека. Ему понадобилась пара мгновений, чтобы сообразить, что это, собственно, его кузен, лицо которого Ингвар, признаться, успел подзабыть. Аксель поспешно вынул один наушник и успел услышать своё имя. Слышать от кого-то «Акки» было для него необычным. Отец и мачеха всегда звали его Акселем, мать же терпеть не могла его первое имя и упорно называла младшего сына Ингваром. Под влиянием матери он сам стал относиться к своему первому имени, как к чему-то нелицеприятному и не очень благозвучному. «Акки», насколько он помнил, его звала только тётя.
Теперь и её сын, очевидно.
- Привет, Сет, - Аксель выдернул из второго уха наушник, в котором как раз загремела следующая песня - «Rape me» в исполнении Ричарда Чиза. Висящие на шее наушники голосили довольно громко, так что он поспешно выключил плеер. – Извини, что тебе пришлось меня встречать. Всё решалось через мою голову.
Отец Акселя искренне считал, что его слегка дурное чадо потеряется где-нибудь по дороге, поэтому он позвонил родственникам и настоятельно попросил встретить оного. Что ж, нельзя отрицать, что в его словах было рациональное зерно. Но всё равно было как-то обидно… Особенно шипение мачехи отцу под руку: «И пусть его сразу в психушку везут». Или это Аксель уже додумал?
В голове Ингвара на секунду мелькнуло, что, наверное, со стороны Сета может показаться смешным, что за двадцатилетнего парня всё решает отец, но мысль не задержалась надолго. Акки не любил думать о мыслях других людей – ему вполне хватало того, что эти люди чувствовали.
Что ж, эмоции Сета внушали надежду. Аксель понимал, что его кузен не в восторге от его приезда, но и недружелюбия с его стороны Ингвар не чувствовал, что радовало. Он понадеялся, что их отношения будут хотя бы нейтральными. Правда, опыт показывал, что мало кому удается относиться к Акселю абсолютно нейтрально…
- На, большой парень, помоги, - Ингвар с совершенно бесхитростным выражением лица всучил ручку одного из своих чемоданов в руку кузену. Чемоданы, на самом деле, были у Акселя довольно лёгкими, да и вещей у него было немного – второй чемодан практически полностью занимали принадлежности для рисования. Так что Акки было не тяжело, он просто без задней мысли решил освободить вторую руку. А «большой парень» как-то сам на ум пришёл. Сет не был таким уж большим, но у братьев всё же была разница в росте почти в десять сантиметров.
Передавая Сету чемодан, Аксель случайно коснулся его руки и на секунду ощутил волну тепла – почти жара – быстро проникшую в его тело. Он быстро отдёрнул руку и машинально коснулся запястья. Странно, обычно от случайного прикосновения бывало куда меньше тепла.
- А ты горячий парень, - задумчиво произнёс Аксель, глядя то ли на кузена, то ли сквозь него. Отчаянно хотелось спать. Помимо прочего, Ингвар заметил, что говорит он слегка заторможенно. Ох, перестарались люди добрые с успокоительным… Кто вообще подсунул ему этот пузырек?! Стоп, или там ещё какие-то таблетки были… Акки напрягал мозг, но толком вспомнить, чем его отпаивали, не мог.
«Забавно будет, если Сету успели понарассказывать про мою пресловутую неуравновешенность, а тут он получает такую унылую селёдку!», - лениво подумал Ингвар и хихикнул.
Ага, а потом он удивляется, почему мачеха его наркоманом считает…
За спиной у Сета находился человек, испытывающий очень сильное раздражение, такое кислотно-яркое, что у Акселя даже голова заболела. Он потёр глаз и потряс головой, пытаясь вытряхнуть эту эмоцию из своего сознания.
С каждой минутой в аэропорту Аксель начинал чувствовать всё более и более сильную усталость. Одно дело – читать эмоции пяти, десяти, ну, пятнадцати человек, другое дело – когда вокруг тебя такая огромная толпа, от которой ты не можешь отгородиться. Все смешивалось в одну кучу, и настроение Акки не знало, как ему себя вести, так что на Ингвара накатывали волны то раздражения, а то бесконечной любви и умиления.
- Пойдём отсюда, пожалуйста, - пробормотал он, прижимая руку по лбу.
Молодой человек, летящей походкой уверенно рассекающий толпу, куда-то исчез. На месте Акки снова оказался тот, кто сутками не выходит из своей комнаты и не желает никого видеть. Он явно перенасытился эмоциями на сегодня. Ему надо было оказаться либо одному, либо сократить количество окружающих до одного-двух человек.

Аксель прикусил язык и мысленно себя отругал. Его сбило с толку количества тепла, которое было явно больше нормального, но это же не повод так глупо выдавать себя! Ещё пойди объясни потом, в чём дело.
- Ничего, - быстро проговорил он. – Руки у тебя горячие, говорю. Точнее, я сначала говорю, а потом думаю, вот.
И это была правда. В речи Ингвара часто проскальзывали двусмысленности, ставящие и его, и окружающих в неловкое положение. Однако Аксель обычно ничего такого не имел ввиду – всему виной была его зашкаливающая бесхитростность.
- Да, покрепче и послаще, если можно, - попросил Акки и послушно направился к машине. Для него вполне нормальным было провести пару дней практически исключительно на сладком кофе и чае – ну, возможно, с редкими заблудившимися перекусами. В последний раз Ингвар ел дома… В тот ли день, когда он улетал? Этого Аксель не помнил. Он был слишком занят сборами и наброском мачехиного отвращения, которое в тот день было настолько выразительным, что Акки не выдержал и решил запечатлеть это на память. Картинка получилась престранная. Аксель сделал набросок на листке нелинованного блокнота и запихнул его в карман куртки, благополучно о нём забыв. В машине он с удивлением обнаружил сложенный листок бумаги в кармане, скептически уставился на эскиз, и спрятал его обратно.
Пока Аксель ждал кузена, он попробовал использовать позаимствованную у него энергию. В принципе, Ингвар думал, что он может при помощи неё как-нибудь взбодриться, но как… механизм действия этой своей способности он до сих пор до конца не понимал. Иногда получалось лучше, иногда – хуже. В этот раз попытка взбодриться пошла явно наперекосяк – у него начали гореть уши, а по спине пополз озноб, который, несомненно, его взбодрил, но не более. Увы, кажется, единственное, чего Акки удалось на сей раз добиться – это резкого повышения температуры у самого себя, так что все полученное тепло ушло в никуда. Он вздохнул, но сильно не расстроился.
Горячий сладкий кофе, принесённый Сетом и выпитый перед дорогой, несколько восстановил душевное равновесие Ингвара. Во всяком случае, шум в ушах и головная боль начали проходить. Также влияло и то, что в такси было всего два человека, к тому же, не испытывающих на данный момент ярких эмоций, так что Аксель всю дорогу попросту наслаждался «эмоциональной тишиной».
Суета вокруг собственной личности несколько смутила Акселя. У себя дома он никогда не получал столько внимания сразу,  не считая тех случаев, когда отец тащил проверять его бедную головушку, или когда мачеха закатывала скандал.
Обилие еды на столе напомнило Акселю о том, как давно он не ел. Желудок что-то недовольно пробурчал, но он по привычке проигнорировал возмущение тела.
Глядя на то, как Мэри умчалась из комнаты, Акки нахмурился. И дело было даже не в реакции тётки, а в её эмоциональном фоне, который смущал Ингвара с того самого момента, когда он зашёл в дом.
Нехороший был этот фон. Эмоции Мэри вспыхнули и закрутились в тугие спирали, когда Сет заговорил о своём отце.
- Да уж, кажется, я приехал очень «вовремя», - вздохнул Аксель. – Это не совсем моё дело, но не просветишь ли ты меня, что происходит в семье? Чтоб я ничего не ляпнул.
Уверенность, с которой Акки говорил о том, что в семье что-то происходит, зашкаливала. Как будто он не только через порог переступил.
Насчет «чтоб я ничего не ляпнул» Аксель был абсолютно серьёзен. На его лице крупными буквами было написано: «Я такой, я могу».
Вот уж чего Ингвару не хотелось, так это уехать от семейных скандалов, чтобы вляпаться в другие семейные скандалы. Или это ему так везёт, или во всех семьях всё не так уж ладно…
Вспомнив свою мать-истеричку, Аксель подумал, что бывает и хуже, в конце концов. Сколько она отцу жить нормально не давала? И ничего, мирились тысячи раз… Так что, может быть, этот угнетающий эмоциональный фон ничего и не значит?
Аксель мог только надеяться. В случаях, когда у кого-то всё шло наперекосяк, он всегда терялся и не знал, что ему делать.

Аксель хотел было поесть, но его отвлекли мысли о том, не будет ли он сейчас пятой ногой у собаки. С детства он привык думать про свою неуместность в собственной семье – так что же говорить про чужую? Хотя, формально, канадские Йонссоны не были ему чужими, но Ингвар не привык считать «своими» тех, с кем общался так мало. Поэтому он практически никого не считал «своим». Да, он одно время очень много зависал в различных компаниях, но все его знакомства были легкомысленны и поверхностны. Наверное, в его жизни было всего два действительно близких человека – Эльдар, пока он, падла такая, не ушёл в закат, да Гримар, который всё ещё активно переписывался с другом, но они оба понимали, что вряд ли ещё встретятся. Где Галифакс, а где Мельбурн?
Акки в очередной раз подумал, что надо бы поесть, но от благих намерений его отвлекла обыкновенная салфетка. Она была белой и гладкой, без каких-нибудь там пупырышек или вмятин – практически бумага. А всё, что похоже на бумагу, автоматически становится собственностью Акселя. Он даже не поленился сходить в коридор и достать из кармана куртки чёрную ручку. Вернувшись за стол, Ингвар полностью переключил своё внимание на салфетку. Он даже не пытался вслушаться и догадаться, о чём говорят его родственники. Он увлечённо начал вырисовывать только что увиденную эмоцию Мэри – это был странный, болезненно искорёженный, но по-своему красивый узор, который Аксель скрупулезно вырисовывал до последней детали, жалея, что не может передать его в цвете. Он давно заметил, что позитивные эмоции обычно куда более красочны, зато негативные – более красивы и графичны.
В комнату вернулся Сет, и запах картошки с мясом, принесённой им, сводил с ума. Аксель в очередной раз вспомнил о том, что он, вообще-то, голодный, и в этот раз твёрдо решил себя накормить. Так что он положил салфетку и ручку на стол и взялся за еду. Картошку и мясо он поглощал с превеликим удовольствием, а вот бекон откладывал на край тарелки. Ему хотелось бы съесть всё, но горький опыт показал, что желудок Акселя, измученный долгим неправильным питанием и регулярными голодовками, уже попросту не мог воспринимать такие жирные вещи, как бекон. Раз на раз не приходился, но Ингвар решил перебдеть. Он очень не любил испытывать неудобства из-за своего тела, так как оно мешало ему сконцентрироваться на чём-нибудь ещё.
Поедая свою порцию, Аксель самыми искренними словами, которые мог подобрать, нахваливал еду. Он понимал, что мало что может сделать в данной ситуации и, если честно, он так до конца и не понимал, что происходит, но своим простым умишкой он рассудил, что немного добрых слов никогда не будут лишними. Особенно, когда у тебя плохое настроение. Говоря, он продолжал наблюдать за эмоциями Мэри, ожидая, изменятся они хоть самую капельку в лучшую сторону. В то же время Акки восхищался и поражался сдержанностью Сета: тот не просто выглядел спокойным человеком, он действительно был спокойным! Его эмоции были достаточно просты и были окрашены в приглушенные, в основном холодные, цвета.
В общем, не вдохновляли совершенно. Аксель больше любил эмоции с надрывом, хлещущие через край. Он понимал, что такие эмоции зачастую вредят своим носителям, но с душой художника поспорить было сложно – ты не можешь выбирать, чем восхищаться.
- Спасибо большое, - Акки расплылся в сытой улыбкой. – Было очень вкусно. Я даже объелся.
«Объевшийся» Ингвар так и не смог осилить всю тарелку, хотя, по его меркам, он поел очень даже плотно. Он редко ел много, а, если такое уж случалось, тогда он не ел потом весь день.
После еды страшно захотелось закурить, но пока что Аксель напряженно думал о том, что ему надо попытаться произвести приятное первое впечатление. Он редко о таком думал, подобные вещи попросту ускользали из его головы, поэтому мысль  о том, что «надо», вызывала такое напряжение. Одна часть Акки вопила «да какая мне разница, что о нас подумает, я хочу курить бамбук и переворачивать пингвинов», другая продолжала твердить, что «из одной семьи нас уже выпихнули, если ещё и из другой выпрут – будешь совсем красавец…».
Что-то подсказывало Акселю, что, как ни старайся, рано или поздно он отмочит что-нибудь такое, что его родственникам крайне не понравится, и тогда всё начнётся сначала… Он никогда не устраивал ни своих родителей, ни свою мачеху, ни, наверное, брата – иначе почему он их бросил? Глупо было думать так, брат ведь бросил всю семью, а не его одного, но обида Акки так и не прошла, несмотря на то, что миновало уже десять лет с тех пор, как он в последний раз слышал об Эльдаре.
«Хоть раз в жизни я подумаю о том, как меня видят другие люди», - твёрдо решил Аксель.
Впрочем, он был совершенно не уверен, надолго ли его хватит.

Слова Акселя явно возымели своё действие на Мэри: он видел это по чуточку улучшившемуся эмоциональному фону. Чтобы ещё больше показать своё расположение к женщине, Ингвар даже угостился десертом, хотя для него съесть что-нибудь после основного приема пищи всегда было подвигом. Но штрудель был выше всяких похвал, а ещё одна чашка кофе (на сей раз – без сахара) привела Акселя в наиболее благоприятное расположение духа.
Услышав, что отец просил найти ему подработку, Аксель слегка поморщился. Нет, он и сам думал, что ему надо будет где-нибудь подрабатывать, но то, что отец опять всё делал через его голову, раздражало… Всё-таки отец и раньше был невысокого мнения о способностях младшего сына к адаптации, так теперь, из-за влияния Петры, он его считал чуть ли не слабоумным, что ли? Хотя, Акки вынужден был с горечью признать, что его отец и мачеха были очень даже правы: по жизни Ингвар был совершенно бестолковым.
- Я на дизайнера… - пробормотал Аксель и, чуть напрягшись, наблюдал, как Сет крутит в руках салфетку с наброском. – Рисую с детства, - чуть бодрее сообщил он. – В школу рисования ходил, и всё такое. Собственно, больше ничего я толком-то и не умею, - рассмеялся Акки.
«Ну почему, - возразил маленький голосок в голове у Ингвара. – Ты ещё умеешь собирать модели самолётов и вышивать крестиком. Готовить суфле. И сесть на шпагат. И ещё всякую хрень, которая никогда тебе в работе не поможет».
Акки в очередной раз пришёл к выводу, что он абсолютно бесполезен в этой жизни, но причин печалиться в этом не нашёл. Тем более кузену, кажется, пришла в голову какая-то мысль…
Неужели он не совсем безнадёжен, и его умения можно куда-нибудь применить?
Аксель задумался. Почти всю жизнь он рисовал, и практически все его картины либо пылились дома, либо раздаривались знакомым. В своё время предприимчивый Гримар продал несколько штук, но Акки всегда смущался и говорил, что его работы не стоят того. Гримар давал ему подзатыльник, рыкал на друга и совал ему деньги в руки, либо же нагло запихивал прямо в карманы. Хорошо, если не в трусы. Потому что Гримар мог…
Аксель оставил практически все свои картины дома. Они настолько захламили его комнату, что в ней оставалось место только для дивана, рабочего стола и мольберта. Петра время от времени грозилась выбросить «весь этот мусор», но даже у неё не поднималась рука отправить эти странные творения в утиль. Или, вполне возможно, она подозревала, что неуравновешенный сынок её мужа может потом покончить жизнь самоубийством, а это вряд ли хорошо повлияло бы на её отношения с Ульфом. В общем, рисковать не стоило.
С собой Ингвар взял несколько папок с работами небольшого формата. В его арсенале были и большие холсты, но тем, увы, пришлось остаться дома. Аксель искренне надеялся, что с его работами всё будет в порядке, и либо потом он за ними вернётся, либо их ему вышлют, когда он где-нибудь окончательно осядет. Но захламлять дом дяди и тёти своим творчеством он, конечно же, не мог, так что пришлось расстаться со своими многочисленными творениями.
Акки послушно двинулся за кузеном на улицу, и был несказанно счастлив, когда Сет предложил ему сигареты.
- О боже, да, - с облегчением и благодарностью выдохнул Ингвар. Выпустив первую порцию дыма, он расплылся в довольной улыбке.
Пока Сет разговаривал, Акки продолжал курить, и делал он это весьма забавным образом. Он, казалось бы, совсем не обращал на это внимания, но курил он настолько медленно, картинно и артистично, что можно было подумать, что он работает на публику. На самом деле Ингвар просто задумался и «ушёл в себя», так что вряд ли он думал о чьей-либо реакции. Он никогда не замечал, но манеру курить он перенял от Гримара, который неизменно дымил красиво и жеманно. Но, если Гримар действительно делал это, чтобы привлечь внимание (и это всегда ему удавалось), то у Акселя это получалось чисто автоматически и без задней мысли.
Он практически всё делал без задней мысли, что не раз порождало недопонимание и двусмысленности. А вслед за этим – слухи.
- Сейчас возьму, - кивнул Аксель, потушил сигарету, выбросил в урну и вернулся в дом. Найдя свой «творческий» чемодан, Ингвар достал оттуда две папки с выборкой некоторых его работ, решил, что этого вполне хватит, и вернулся к кузену, держа папки под мышкой. – Я готов, капитан.

Коэн снабдил плечи Йонссона новой порцией дружеских хлопков, иногда внося разнообразие через патетично вскинутые над головой руки и закатанные глаза:
— Сетти, чего ты бухтишь как старый пень в период линьки престарелой корой? Или это престарелый пень корой старой линяет... короче, это все не имеет значения. Как бы то ни было, но я все еще рад видеть тебя, мистер я-не-реагирую-на-проявления-дружелюбия-со-стороны-друга-и-потому-включаю-режим-мертвой-рыбки. Заползай и чувствуй себя как дома. Только руки не распускай, тут почти все казенное! Сломаешь — платить заставят.
Папка, переданная ему Акселем, была тоненькой только на вид. На деле рука Леона чуть опустилась, поддавшись тяжести содержимого. Этот факт оказался достаточным, чтобы его эмоциональный фон начал мигать как елка в рождество. Показав в сторону Акселя сложенный из указательного и среднего пальцев знак мира, Леон наклонился и выслушал Сета. Нашел в себе силы состроить задумчивое лицо и даже несколько раз кивнул.
— Отставить панику, мон женераль, не съем я твоего мальчика. Повезет — сам не вляпается, а если же нет — я ж ему разве нянька? Хотя могу побыть им за дополнительный донат с твоей стороны. — Коэн подмигнул Йонссону, демонстрируя, что все вышесказанное он вполне может считать шуткой. На деле же его требовалось просто успокоить. И себя заодно. Бросив короткий взгляд на Акселя, Леон очень-очень попросил себя не активизировать мыслительный процесс.
Потому что одно дело — мочить бывшего лучшего друга, и совсем другое — кровь и плоть Сета, пусть даже двоюродную! (Случайно, совершенно случайно; не собирался он никого убивать, но после двух убийств за одну неделю поневоле забоишься за свои устои). Тут не за свою голову дрожать будешь, а за обоих Йонссонов разом.
Где один оказался в неприятностях по самую исландскую макушку, там и второй — вполне может.
— Ладно, вали, — Леон отпустил Сета на диван с миром, помахав ему папкой, будто прощался. А затем он поспешил к Акселю. Плюхнувшись на стол, он забрался на него, навис над родственником Сета и одарил его широкой улыбкой.
— Ссорь, что не отреагировал на твой пассаж про нас с Сетом вовремя — он иногда бывает таким занудой, загрузил меня кой-чем, про что я надеялся забыть как про страшный сон! В общем, времени среагировать не было. Собственно, что я хочу сказать тебе в ответ... — Леон пожевал губу, изображая задумчивость.
Черт побери, ему тоже было о чем подумать. Вопросов в голове роилось больше, чем простых слов. Что имел в виду Аксель, говоря про "сходиться"? И эти его намеки... Леон их хорошо понимал, но вот озвученное заставило его мыслительный процесс таки активизироваться, сделать гигантский круг по лесу и в итоге прийти на то самое место, откуда он стартанул.
Решив не заморачиваться, Коэн хлопнул папкой по столу, после чего взлохматил Акселю прическу.
— Я обожаю любопытство, — сказал он, садясь рядом и закинув ногу на ногу. Взяв папку в руки, Леон раскрыл ее и принялся изучать эскизы. Взгляд быстро скользил сверху вниз, часто задерживался на деталях, которые Коэн посчитал интересными. — И больше всего — любопытных людей. Есть в них что-то такое — ни в жисть не догадаешься, какой будет их следующий шаг или мысль. Я рад бы сказать, что между нами что-то происходит, да только в мире пока таких слов не придумали. — Коэн состроил страшное лицо, но внутри играл азарт. Он понизил голос и заговорщически сообщил на ушко. — На самом деле он недавно целовал ледышку!
Некстати вспомнилось недавнее убийство. Леон не позволил себе мрачнеть долго. Вместо этого он принялся с удвоенным усердием изучать материалы.
— О, эта классная! — Двумя пальцами он вытащил один листок и положил его на стол. — И вот эта, и эта... хм-хм-хм. Любишь работать с цветом? Неплохо. Неплохо! Мой старик такие штуки любит.
За свои последние слова Аксель был наказан серией хлопков по губам.
— Хотел бы я сказать что-то вроде "чтобы я этого больше не слышал", да вот в чем загвоздка: у нас нынче на дворе демократия. Свобода слова, собраний, вся фигня... даже за эти хлопки меня могут посадить копы, напиши ты заявление. — Леон слез со стола, кивнул в сторону двери, ведущей в личный кабинет хозяина салона. — Двигай в ту сторону. — Он зашел со спины, облокотился на плечо Акселя, а другим кулаком несильно ударил его в грудь. После чего вернулся, наклонился, приблизил свое лицо к его. — Давай, двигай. У меня как раз руки чешутся.